Корабли атакуют с полей - Страница 5

Через несколько дней состоялся суд. На палубе баржи поставили стол, накрыли красным сукном, за стол сели офицеры. В середине главный судья, полковник, здоровый такой, мордастый!

Приводили на допрос по одному. Дошла очередь до меня.

— Фамилия, имя, отчество? — спрашивает полковник.

— Бредис, Ян Янович, — отвечаю.

— Чухна?

— Никак нет, латыш, — спокойно говорю я.

— Один чёрт! — буркнул судья. — Большевик?

— Никак нет, не большевик.

— Сочувствующий?

— Никак нет, не сочувствующий, — отвечаю я.

— Так какого ж чёрта воюешь против нас? — рассвирепел полковник. — Кто ж ты тогда?!

— Я гражданин Российской республики, а воюю, чтобы всех вас, гадов, уничтожить, кровопийцев проклятых! Понятно тебе, жирный боров?!

Вот тут, гражданочки, начался аврал! Офицеры вскочили — и за оружие! Полковник покраснел как рак, выхватил наган и в меня прицелился. А мне терять нечего, всё равно конец! Стряхнул с себя конвойных и как заору:

— Стреляй в меня, гад ползучий, стреляй! Всё равно всех не перестреляешь, правда наша будет!

Не думал, что после такого жив останусь! Полковник кивнул, меня схватили — и обратно в трюм. Посадили в отдельную конуру. Два дня ничего не давали, ни хлеба, ни воды. На третий день принесли селёдку. Удивился я; с чего, думаю, такая честь?! Съел селёдку, прошу у конвойного воды. А он, гад, ухмыльнулся и говорит: «Воды за бортом сколько хочешь. Придёт время, напьёшься!» Вот ведь собака какая, так и не дал воды! А пить хотелось ужасно! Ночью спать не мог: чуть задремлешь маленько, вода снится — и пьёшь, пьёшь её без конца. Проснёшься, а во рту словно кошки ночевали! Через день опять дали селёдку. Что оставалось делать — съел! Вскоре приходит конвойный. «Идём, — говорит, — наверх, ребята хотят с тобой познакомиться». Ну, думаю, конец, расстреляют! Шёл, так попрощался с товарищами, поднялся на палубу.

Вижу, конвойные сидят на настиле трюма, винтовки держат наизготовку. Как будто расстреливать меня не торопятся.

А день солнечный, ясный... Посмотрел вокруг. Река спокойно течёт, и вода так ласково струится вдоль борта. «Эх, напиться бы, думаю, а потом и помирать можно! Рискнуть, что ли, прыгнуть?»

Вдруг конвойный, словно мои мысли прочёл, тихо шепнул:

— Не прыгай, матрос! Они только этого и ждут, уж сколько людей так побили. Терпи, будет вода!

— Вот так моряк! — насмешливо крикнул один из тюремщиков. — Что не ныряешь, боишься? Ждёшь, когда тебя просто к борту поставят?! Давай, давай, прыгай, не трусь!

Стою у борта и раздумываю, что делать? Нырять со связанными руками дело гиблое, далеко не уплывёшь. Ждать, когда расстреляют, тоже невесело! Вспомнил слова конвойного насчёт воды и решил выжидать. Будь что будет!

— Не хочешь показать нам, как надо плавать, матрос? — сердито крикнул кто-то из тюремщиков. — Уведи, Степанов! Трус он.

Ночью Степанов принёс воды в банке из-под свиной тушёнки. Часть воды я выпил, а остаток вылил под доски, которые прикрывали железное дно баржи. Но селёдок больше мне не давали — поняли, что на такую приманку я не ловлюсь! Потом перевели в общий трюм. Тут я ожил: с народом и помирать не страшно!

А вот председатель сарапульского исполкома, балтийский матрос Павел Краснопёрое, не выдержал такой пытки. Несколько дней не давали ему воды, а потом вывели на палубу. Он бросился в реку и нырнул. Но разве уйдёшь от пули? Погиб Краснопёров...

А тюремщики продолжали свою работу. Дня не проходило, чтобы кого-нибудь не расстреляли. Делалось это просто. Поднималась крышка люка и выкликали ряд фамилий. Товарищи поднимались на палубу, и больше мы их не видели. Нам, голодным и раздетым, смерть была не страшна. На спасенье нельзя было надеяться, — все знали: как только наши начнут наступление, баржа вместе с людьми будет потоплена. Об этом говорили сами тюремщики.

* * *

Каждое утро ждал я, что вызовут, но белогвардейцы будто забыли, что в трюме живёт моряк, который их здорово облаял. Но вот как-то на рассвете меня будят:

— Вставай, Ян!

Словно холодок пробежал по коже. «Всё! — решил я. — Настало и твоё время, товарищ Бредис, отдавать концы».

— Какие-то пароходы идут снизу, не наши ли? — взволнованно говорили товарищи.

Сна как не бывало! Вскочил и бросился к щели в борту. Вижу, идут миноносцы, на мачтах развеваются царские флаги!

— Эх! — я даже плюнул с досады. — Лучше бы не будили! Самые настоящие белогвардейцы! — Потом смотрю, от пристани отваливает буксирный пароход, подходит к барже и подаёт конец для буксировки.

— Братишки! — говорю. — Пойте «Варяга»! «Последний парад наступает!» За нами пришли драконы! Поведут топить! Закуривай напоследок, братва!

А на баке затопали десятки ног — тюремщики поднимали тяжёлый якорь. Потом баржа тронулась с места, а пароход повёл её куда-то вниз по реке. Немного мы прошли, смотрю я и не верю своим глазам: навстречу нам идёт боевой корабль, а на мачтах у него красные флаги! Миноносцы проходят мимо, будто ничего не замечают. Корабль же вплотную подходит к барже, и с него на палубу горохом высыпают моряки. Топот, крики, слова команды, но ни одного выстрела! Мы ничего не понимаем, в чём тут дело! Потом настил трюма поднимают.

— Выходи, товарищи! — закричали сверху.

Мы ждём, что дальше будет, и не выходим. Кому охота первым на тот свет отправляться! Но вдруг увидели красные ленточки у моряков! Свои, красные!

Что тут было, Родион, трудно даже представить! Кто моряков целует и обнимает, кто плачет от радости! Да разве можно было не радоваться! Ждали, что нас, как котят, потопят, а тут вдруг спасенье!